Болезнь – это не проигрыш

Как родителям принять ситуацию, когда их ребенок заболел? В чем найти опору? Мнение больничного священника

Рассказывает священник Андрей Битюков, настоятель храма во имя святой мученицы Раисы Александрийской при Институте детской гематологии и трансплантологии Первого Санкт-Петербургского государственного медицинского университета им. академика И.П.Павлова

— Как родителям принять ситуацию, когда их ребенок тяжело болеет и врачи не скрывают возможность «плохого финала»? Ведь дети ищут опору в родителях, где же родителям взять сил?

— За время моего служения в храме при Институте гематологии я видел множество вариантов «переживания горя». Все зависит от человека.

У некоторых руки опускаются, им кажется, что за ребенком можно уже особо и не следить – то есть люди просто ждут момента ухода ребенка. Некоторые, несмотря ни на что, ищут возможности если не лечить, то облегчить участь больного и требуют от врачей, чтобы ребенок хотя бы меньше страдал.

Кто-то за время болезни ребенка так устает, что воспринимает потерю, как облегчение своего состояния. Но это облегчение временное – потом, после нервно-психического восстановления, горечь потери возвращается.

Кто-то идет с ребеночком рука об руку до самого его конца, и провожает его туда, словно Богу отдает. Но последние – это люди верующие, которые понимают, что происходит, что это такой особый путь, который им суждено пройти вместе с ребенком.

Но все равно это очень тяжелая травма, не дай Бог ее кому-то пережить. И даже священник не всегда поймет родителя, который это переживает, если сам он не терял ребенка. Священнику надо быть в этом честным, настраиваться на человека, который тяжко скорбит, и просить у Бога мужества и понимания: сказать ли какие-то слова или просто помолчать, поприсутствовать рядом – чтобы человек не был одинок в такой ситуации.

Важно родителям, супругам держаться друг за дружку, поддерживать друг дружку. Хорошо, когда у них есть и другие дети. Потому что, конечно, потеря единственного ребенка переживается гораздо тяжелее. Теперь часто люди говорят: «Зачем много детей? Как же их кормить-поить?» А ведь ребенок – это дар. И может случиться, что ребенка родители потеряют…

Вот пример: в нашем Центре с небольшим временным промежутком ушло двое детей – в одном случае это был единственный ребенок в семье, в другом случае он был третьим. И тем родителям, у кого есть другие дети, легче понять, что, несмотря на потерю, жизнь продолжается. Вспомним относительно недавнее прошлое – какая была детская смертность лет 100 назад: человек понимал, что не все дети, которых он родит, доживут до совершеннолетия.

— Что здесь спасает от отчаяния? Что может помочь неверующему человеку?

— А я не знаю, что может помочь неверующему человеку. Не хочу отвечать на этот вопрос шаблонно: «Благодать Божья». Потому, что все не так просто. И про людей, которые во время болезни ребенка ходили в храм, я не могу сказать, что все они и после потери ребенка так же регулярно ходят в храм, причащаются, исповедуются. После потери ребенка остается рана.

Когда я встречаюсь с этими родителями, всегда им напоминаю, что без Бога их силы не восстановятся. Авраам назван отцом верующих потому, что он поверил Богу – не тому, что Бог говорит, а Тому, Кто ему говорит. И он готов был принести страшную жертву потому, что он доверял Богу.

Даже если произошла трагедия, надо остаться верным Богу, и тогда происходит восполнение. Но бывает, что человек замыкаются в своем горе и говорит: «В моей жизни ничего хорошего уже не произойдет». А это не так. Нужно прорасти через горечь потери. И когда прорастаешь, потом Господь тебя подхватывает. Да, это такой момент личного творчества, которое становится сотворчеством с Богом. Надо просто какое-то время потерпеть и не потерять направление к Богу.

Я не видел у детей страха смерти

— А неверующие люди обращаются к вам, может быть, за какой-то моральной поддержкой?

— Нет. В больнице работает достаточно большой штат психологов, и люди считают, что, наверно, этого хватит. Человека неверующего порой останавливает мысль, что если он приходит в церковь и что-то спрашивает у священника, то нужно будет потом что-то в своей жизни изменить. Но менять в своей жизни он ничего не хочет.

— Бывает, что в такой ситуации родители испытывают алогичное чувство вины.

— С обычной точки зрения это чувство вполне логичное. Человек ищет причину случившегося – в себе, в докторах, еще где-то. И когда человек считает виноватым себя, это логично: «Я чего-то не сделал, с кем-то не договорился, не согласился на этот вариант лечения, не поверил врачам» и так далее.

Здесь большая духовная и психическая опасность: человек, угнетаемый этим чувством вины, становится очень управляемым для отчаянья, для уныния. Он может метаться от печали к чувству вины и обратно, вариться в этом состоянии, тяжко страдать, дойти до депрессии, до помрачения рассудка.

И, конечно, я, как могу, пытаюсь объяснить родственникам больного ребенка, что они ни в чем не виноваты – показываю им: «Смотрите, сколько вы успели сделать, сколько вы успели решить вопросов, сколько возможностей, которые вы использовали. И врачи, и вы пытались обогнать болезнь, но этого не произошло в данном конкретном случае, хотя была задействована вся мощь нашей медицины – ведь ваш ребенок поступил на лечение в одну из самых лучших клиник нашей страны. Если и здесь вам не смогли помочь, значит, это не просто так. Поэтому не надо себя есть поедом, не надо отталкивать руку Божью, наоборот, надо к Богу прилепиться».

Человек, угнетаемый чувством вины, становится очень управляемым для отчаянья

Часто я советую почитать книгу Пола Янга «Хижина». Он замечательный писатель, очень чуткий человек, который пытается ответить на все эти вопросы. И я считаю, что он делает это очень правильно. Он говорит, что горе заставляет нас очень узко смотреть на жизнь – все равно, что наблюдать за парадом в замочную скважину. То есть человек, переживающий горе, видит только очень субъективный сектор реальности – свою потерю. И в таком случае он не ощущает, что произошедшее с ним является чем-то гораздо большим. Многие потом благодарили за то, что эта книга оказалась у них в руках в нужный момент, этот писатель им помог. Ведь священник не может говорить с каждым так долго и так аргументированно.

— Какие еще возникают проблемы, опасности у людей в таких ситуациях?

— Наши врачи – врачи-виталисты. Они борются за жизнь пациента до конца. Увы, иногда эта борьба не имеет никакого смысла. Когда явно видно, что человек уже находится на «финишной прямой», я уверен — не надо продлевать его мучения.

Должна быть альтернатива виталистической концепции медицины. Это культура отношения к смерти. Уточню: я имею в виду принцип паллиативной терапии – если мы не можем вылечить болезнь, мы должны максимально повысить качество жизни больного. Чтобы человек как можно лучше прожил столько, сколько ему отведено.

Вот на этом близкие больного и врачи должны сосредоточиться с таким же усердием, как если бы эта болезнь могла быть вылечена.

Если мы понимаем, что болезнь не вылечить, мы должны так вести дело, чтобы родственники больного были готовы это принять. Вот этим, к сожалению, кажется, не занимается никто, кроме священника.

Я помню, как мы с одной женщиной сидели в реанимации, когда ее ребенок был уже в искусственной коме. Мы совершенно открыто обсуждали какие-то вопросы о самом моменте смерти и о том, что будет после. Тогда наши разговоры остались чистой теорией, а через два года, когда ребеночек все-таки ушел, его мама мне сказала, что те наши беседы ей очень помогли. Но она была готова выслушать что-то такое, что внешнему человеку показалось бы чудовищным, но что было справедливым, реальным. Реалист – это человек, который принимает все так, как есть.

Но много ли реалистов? Чаще люди придумывают себе некие свои «реальности» и в них живут. И любое столкновение с жизнью выбивает их «из седла», они говорят: «Нет, этого не может быть». Но как не может быть, если вот оно? Поэтому я могу сказать: патологическое явление – когда человек пытается отгородиться: «Меня это не касается, меня это никогда не постигнет, я вообще живу в совершенно другом мире, у меня все хорошо».

— С кем лучше общаться родителям, пережившим такое горе, как потерю ребенка? С теми, кто пережил нечто подобное, или с людьми, не знающими такого опыта?

— Такие люди – как ветераны войны. Их обычные люди просто не поймут. Поэтому, конечно же, мамочки общаются между собой и не только тогда, когда мы собираемся вместе. Я очень рад, что когда мы приезжаем на кладбище поминать одного ребенка, то приезжают и родственники других детей. В основном это мамочки, которые успели подружиться за время нахождения в больнице. Они перезваниваются, друг друга поддерживают.

— А что говорить ребенку, если он догадывается или знает, что умрет?

— Дети не так, как взрослые, относятся к происходящему. Я видел случаи, когда дети предсказывали собственную смерть и делали это без страха. Опять же, все зависит от уровня сознания ребенка. Кто-то понимает, что умрет, кто-то понимает, что он очень устал болеть, и у него есть интуитивное ощущение, что смерть – это выход туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания. И я радуюсь, когда человек до этого доходит, когда он понимает, что болезнь и смерть – это не проигрыш.

Я не раз видел: момент смерти – торжественный, как таинство. Возникает особое чувство, когда ты с человеком доходишь до этой черты – ты остаешься здесь, он уходит туда и у него за время его тяжких страданий крылышки выросли.

Я не видел у детей страха смерти. И вопросов они мне таких до сих пор не задавали.

— А если у кого-то из больных детей есть братья и сестры, они задают такие вопросы?

— Я пытаюсь объяснить им, что надо дорожить временем, которое можно провести вместе, помочь тому, кто болеет, исполнить его мечты – это процесс очень интересный, творческий и радостный. И у ребенка — брата или сестры больного — сердце раскрывается, он начинает любить себя такого великодушного, способного помочь. Митрополит Антоний Сурожский говорил, что когда в нас поднимается великодушный порыв, и мы на него отвечаем, им живем – это состояние человека, которое человек должен любить. Сказано: «Возлюби ближнего, как самого себя». Вот такого себя, доброго, надо любить.

Конечно, поначалу тут могут быть и гордыня, и самодовольство, но нужно, чтобы потом вся эта шелуха отвалилась, и осталось только доброе чувство. Ведь как еще ответить на вопрос, как любить себя? Какого – себя? Алчного, пытающегося урвать кусок послаще? Нет. Лучше уж любить себя великодушного, сострадательного.

Пожертвовать