Про экономику, мировые войны и домострой

Экономические и хозяйственные отношения – одна из составляющих жизни людей, причем сегодня все мы оказываемся в той или иной мере втянутыми в глобальные экономические процессы. В чем их специфика? Возможно ли бескризисное развитие экономики? Почему мы все время догоняем Запад и всё никак не догоним? Зависит ли экономика страны от религии, которая в ней исповедуется? Корректно ли говорить о «протестантской экономике», о «православной экономике»? И вообще что такое собственно экономика? Об этом беседуем с игуменом Филиппом (Симоновым), доктором экономических наук, профессором, заслуженным экономистом РФ.

Экономика как домострой

– Отец Филипп, объясните, пожалуйста, нашим читателям, что такое экономика как наука и как появился сам этот термин.

– Термин «экономика» – это непереведенная (а может быть, и непереводимая) транслитерация с греческого – «дом» в широком смысле (сюда входят дом как таковой домохозяйство, осуществляемое при помощи тех средств производства и орудий труда, которые связаны с домом, включая землю, скотину и рабов а также и те, кто осуществляет в этом доме совместное жительство и ведение хозяйства – евангельский домовладыка, в римской практике – pater familias, отец семейства, коему принадлежит вся власть и собственность в доме, его супруга, дети и иные потомки, покуда они не выделились из данного дома и не основали собственный) и «закон, правило», то есть те установленные обычаем или государством условия, которыми нормативно, под страхом наказания следует руководствоваться в общественной жизни.

Таким образом, «икономи я» – это законосообразное ведение хозяйства в рамках хозяйствующей единицы, то есть некий процесс (в английском языке этот процесс – economy, транслитерация с греческого, – четко отделен от экономики как науки – economics). Видимо, этим смыслом и руководствовался в IV веке до н.э. Ксенофонт, когда писал свой труд (единственный удачный перевод этого термина на русский дал Сильвестр: «Домострой», то есть способ устроения дома-домохозяйства, но в науке этот термин не прижился). Цицерон, переводчик этого труда на латынь, о переводе термина не задумался и транслитерировал его как «Oeconomicus».

Для полисной античности с ее ограниченным товарным хозяйством «ведение дома» не было связано с извлечением выгоды, прибыли, поэтому древняя экономика ограничивалась законосообразным ведением хозяйства для обеспечения нужд дома, а с выгодой, по Аристотелю, был связан антипод экономики – хрематистика, заточенная на выгоду.

Со временем, однако, античность забылась (после варварских нашествий, известных как «великое переселение народов», Европа вообще забыла свои древние корни), забылись и ее смыслы, и как-то незаметно экономика слилась с хрематистикой, и ныне мы под экономикой привыкли понимать эффективную (то есть приносящую прибыль/доход, обеспечивающую расширенное воспроизводство) хозяйственную деятельность.

Как отдельная наука (то есть некое систематическое изложение определенных знаний, основанное на научных методах исследования) экономика выделилась из общей системы знаний довольно поздно – в XVIII веке, с выходом в свет в 1776 году труда Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов». Собственно, эта книга ознаменовала собой конец умозрительного философствования на экономические темы и переход к поискам неких объективных закономерностей, описывающих хозяйственные процессы.

Сам же термин получил всеобщее научное употребление после публикации в 1848 году книги Дж.Ст. Милля «Основы политической экономии».

А вот занималась экономика как наука в течение своей недолгой истории практически всем – от микрохозяйственного уровня (экономика домохозяйств, предприятий, фирм) до макроуровня (закономерности функционирования хозяйственных систем в страновых и даже мировых рамках), включая сюда (в рамках научного направления, известного как «политическая экономия») выделение закономерностей, которые связывают хозяйственные процессы и социально-политическое развитие общества.

«Войны рынков» вместо войн за земли

– Сегодня всё чаще говорят о решительном влиянии экономики на мир. Создаются экономические союзы и блоки. Даже говорят, что в будущем экономические войны станут постоянным явлением и будут определять облик мира. Что, на ваш взгляд, происходит? Действительно ли мы столкнулись с чем-то принципиально новым? Приведите, пожалуйста, аналогии из истории.

– Во-первых, о влиянии экономики на мир стали говорить не сегодня. Это сегодня система образования построена таким образом, что до нас было нечто вроде потопа, после которого осталась выжженная земля, на которой мы с нуля начинаем свое существование, включая и нашу систему знаний. Для этого, кстати, в свое время из перечня экономических специальностей были удалены «история народного хозяйства» и «история экономических учений» как отдельные отрасли экономической науки: незачем знать историю, все светила воссияли только сейчас. Отсюда и формулировки, подобные вашей.

О влиянии экономики на мир системно говорила марксистская политическая экономия, считавшая, в частности, что политика есть концентрированное выражение экономики, что политические процессы развиваются только в полном соответствии с уровнем развития хозяйства и продуцируемых им социальных связей. Даже те блоки и союзы, о которых вы говорите, являются, согласно марксистской политэкономии, выражением растущей степени монополизации хозяйственных процессов, которой становятся тесны национальные границы и которая диктует необходимость постоянного политического и экономического передела мира в интересах монополий, осуществляемого правительствами, контролируемыми монополиями.

Сначала, в XIX веке, об этом «говорили на ухо внутри дома», потом стали провозглашать «на кровлях» (Лк. 12: 3), после 1991 года этому направлению в российской экономической науке заткнули рот, думая, что тем самым одержана окончательная и бесповоротная научная победа, однако в мировой экономической мысли это течение сохранилось, показатель чему – резко возросший интерес университетской молодежи к марксову «Капиталу», который с началом текущего экономического кризиса в 2008 году стал периодически переиздаваться на европейских языках – я сам держал в руках свежие немецкие и английские издания.

То, что происходит сейчас, вряд ли следует считать системной новацией. Варианты экономических войн (валютные войны, например, или торговые войны) известны всему ХХ веку: и в довоенный, и в послевоенный период применялись такие меры, как торговые эмбарго (в отношении Кубы, например, или Никарагуа), валютные ограничения (немецкие и английские перед Второй мировой войной) и т.п.

Новизна ситуации – в том, что в условиях глобализированного мира война как сугубо милитаристское явление может быть необходима разве что в целях обеспечения дополнительных инвестиций в военно-промышленный комплекс: военная/террористическая/любая другая внешняя угроза, чувство опасности, подогреваемое в обществе через механизмы PR (смысл которых хорошо открывает название одной из западных монографий: «Уши машут ослом») требуют мер (в том числе финансовых) по укреплению национальной безопасности, а реализованные военные расходы (бомбардировки, например, или любые иные боевые действия) приводят к необходимости новых военных расходов для возобновления военного потенциала, в процессе которого происходит и технико-технологическое обновление связанных с обслуживанием нужд Министерства обороны производств. При этом доля новаций попадает и в «мирные» отрасли экономики.

Все другие цели, которые войны преследовали ранее (расширение территорий, перераспределение собственности, захват новых запасов полезных ископаемых, рабочей силы и проч.), ныне, в глобальном мире, при наличии созданных им социально-экономических механизмов (преодоление рынками национальных границ, унификация законодательств, облегчение трудовой миграции и др.), никаких милитаристских усилий не требуют. Для всего этого достаточно обслуживающих монополистический капитал рыночных механизмов.

Расширение территорий и перераспределение собственности? – Зачем, если эти территории и собственность надо обслуживать (в том числе и с точки зрения социального обеспечения населения) и защищать, что требует дополнительных затрат? Ныне проще приобрести на мировом фондовом рынке контрольные пакеты интересующих предприятий в нужных отраслях. Да и с территориями вопрос не стоит так остро, как раньше: время экстенсивного развития хозяйства прошло, агропромышленный комплекс в промышленно развитых странах достиг такого уровня, что острой проблемой стало перепроизводство сельхозпродуктов.

Новые источники сырья? – Их обеспечивает тот же фондовый рынок через механизм портфельных инвестиций, а при необходимости прямых инвестиций в развитие производства – система международного кредита (не надо даже тратить собственные деньги).

Рабочая сила? – Миграционное законодательство теперь таково, что при необходимости (если это не помешает обеспечению занятости собственного населения) можно взять на работу хоть марсиан, если они вдруг найдутся и их квалификация окажется соответствующей искомым параметрам. Не надо даже тратить деньги на их образование – они его получают в стране прежнего пребывания.

А в случае, когда с определенной долей неожиданности для себя монополистические интересы сталкиваются с каким-то сопротивлением, всегда найдутся экономические рычаги, чтобы это сопротивление подавить. Такие, например, как ограничения экспорта и импорта, валютных операций и проч. – все страны мира втянуты в глобальную производственную систему через механизмы внешнеэкономических связей, вряд ли кто может похвастаться тем, что имеет внутри страны всё, что требуется для развития производства, – и ограничения, например, поставок сырья или запасных частей, которые вполне могут ввергнуть «строптивую» экономику в состояние шока.

В этой связи для извлечения сверхприбылей совершенно нет необходимости в военных. Они, конечно, должны присутствовать как фактор внешней угрозы. Но роль их этим, собственно, и исчерпывается, все актуальные задачи решаются на уровне развития мирохозяйственных связей, где войны, надо сказать, могут быть не менее кровопролитными (пример: эмбарго – сокращение внутреннего производства – тысячи людей выбрасываются на улицу, и как им жить, если нет работы? сколько умрет от недоедания, сколько не родится?). Но это – уже «невидимые миру слезы».

В этом плане нам даже повезло: санкции могут заставить нас (нас всех, включая правительство, которое, вроде бы, стало понимать, что его задача – не просто распределить бюджет, но обеспечить воспроизводственный процесс) наконец работать.

– Недавно президент США Барак Обама заявил, что его страна должна сохранить лидерство в написании правил экономической политики и не дать никому оспорить его, в частности Китаю. Что это означает? И какое место во всем этом отводится России и российской экономике?

– Это идея не Обамы. В 1823 году родилась «доктрина Монро», строго предназначившая «Америку – для американцев». На рубеже XIX–XX веков эта доктрина претерпела трансформации, в ходе которых выяснилось, что под Америкой американцам надлежит понимать весь мир, потому что весь он находится в сфере ее интересов. Я не буду излагать подробности, на сей счет есть литература, в том числе и на русском языке. Сама же Америка – явление не столько политико-экономическое, сколько мессианское, и ее задача – просветить весь мир ценностями либеральной демократии и свободного рынка. Эта цель постепенно реализуется, и Обама – лишь очередной публичный субъект, на которого возложена эта задача. И реализуется вполне успешно: на наших глазах в течение последних 25 лет эти ценности (пусть формально) восторжествовали на территории бывшего СССР, в Восточной Европе, а ныне занимают сложные для внешнего влияния мусульманские государства и даже, простите, традиционную Европу, всегда отличавшуюся антиамериканским фрондерством.

Место же отдельных стран в этой системе определяется их вкладом в мировую экономику: США производят (по данным на 2010 г.) 23% мирового ВВП, Китай – 9%, Япония – 8,6%, Германия – 5,2%, Франция – 4,1%, далее следуют Великобритания, Бразилия, Италия, Индия, Канада и только потом Россия – 2,3%.

Именно поэтому Китай для Обамы – реальная угроза, несмотря на то, что китайское «экономическое чудо» явно производного характера, оно стало возможным только ввиду продуманной инвестиционной политики промышленно развитых стран, а потому и охватило только прибрежную часть этого огромного государства.

Экономика вопреки протестантизму

– Мы не можем не спросить о труде М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Считается, что именно протестантизм сделал Америку лидирующей экономикой мира, самой богатой страной. Так ли это, на ваш взгляд? На чем зиждется экономическое благополучие США и западного мира в целом?

– Значение веберовой «Этики», на мой взгляд, состоит не в обосновании некоего «сродства» капиталистических отношений и протестантского вероучения, хотя в литературе этот взгляд совершенно безосновательно стал аксиомой. Напротив, эссе Вебера свидетельствует о том, что капитализм развивался и развивается не благодаря, а вопреки протестантской (прежде всего – кальвинистской) этике, более сосредоточенной на идеях «мирской аскезы» – сочетании упорного честного труда и потребительского самоограничения. Конечно, на ранних стадия капиталистического развития бережливость, которая результировала из этих своеобразных аскетических принципов, способствовала первоначальному накоплению капитала. Но с переходом капитализма на «потребительскую» стадию («экономика потребления») пропасть между протестантской этикой и идеологическим оформлением новейшего капитализма стала зияющей и ничем не прикрытой. Если интересно, можно порекомендовать обратиться к работе польского экономиста Х. Гроссмана «Истоки капитализма и новая массовая мораль», где дан содержательный критический анализ взглядов Вебера.

Современный капитализм – это не бережливость и самоограничение. Это максимизация потребления любыми методами, в том числе развитием производства и потребления за чужой счет, через систему кредитования. Давно канули в Лету времена, когда предприниматель развивал производство только на основании собственных накоплений капитала. Теперь экономический рост обеспечивается исключительно кредитом и его модификациями (заимствования на фондовом рынке, включая заимствования в рамках наращивания госдолга) – то есть за чужой счет, за счет тех денег, которые оказались у кого-то временно свободными, были по этой причине помещены в банк и используются банком для кредитования других субъектов экономики, чтобы деньги продолжали приносить деньги.

В стандартных условиях (назовем их условиями «экономической безмятежности») эта схема нормальна и эффективна. Но если по каким-то причинам где-то вовремя не был осуществлен платеж – начинается кризис, который в условиях глобализации немедленно принимает общемировой характер. Система валится с эффектом домино. Пример – современный кризис, в котором мировая экономика находится с 2008 года.

Хлыст и тормоз

– Почему получилось так, что Запад оказался внешне более успешным и богатым, чем наша страна?

– Причины нашего отставания от западного мира можно обобщить в два больших блока.

Первый связан с явными недоработками руководителей советской системы в области экономического развития. Я помню Европу 1980-х – начала 1990-х годов: тогда мы были примерно на одном уровне экономического развития и среднего благосостояния. Только именно в это время капиталистический мир перестраивался на новую модель роста, а мы так и остались в рамках теорий 1960–1970-х годов, так и не решились стимулировать развитие внутреннего, пусть даже «социалистического» (как тогда говорили) рынка, хотя бы через инструменты хозрасчета, так и не поняли, что производственная активность трудящегося человека стимулируется не словесами на партсобрании и почетными грамотами, а реальным вознаграждением, повышающим его благосостояние. Власти почему-то думали, что народ, как в довоенные годы, будет упорно работать «за галочки», подгоняемый страшилками о нарастающей военной угрозе с Запада. В результате СССР оказался побежденным без всяких военных действий – собственным народом, который сначала проголосовал за сохранение Союза, а потом, через несколько месяцев, спокойно созерцал его развал.

Второй блок связан с событиями «холодной войны», в ходе которой Западу удалось загнать СССР в совершенно для него бесперспективную гонку вооружений, а затем, в ходе горбачевской «перестройки», еще и в «кредитную ловушку», откуда выбраться была уже не судьба. При этом давайте не будем забывать об одном очевидном для капиталистического рынка факте: «холодная война» была не столько «борьбой двух систем», сколько борьбой Запада за новые природные ресурсы (а это важно в условиях ресурсодефицитной экономики) и устранение с рынка сильного конкурента. Конечно, «битва идеологий» сыграла в этом деле немалую роль – но только роль ширмы, которая скрывала реальные экономические процессы. Ведь любая идеология – это только выражение и одновременно прикрытие реальных социально-экономических движений.

Смерть СССР не стала поэтому окончанием конкурентной борьбы: в течение последних 25 лет были предприняты шаги, существенно видоизменившие структуру экономики России (из которой было фактически выдавлено сельское хозяйство, не нужное для западных поставщиков продовольствия, находящихся в состоянии хронического перепроизводства и ограниченности рынков сбыта), размещение производительных сил (которое стало совершенно ситуативным, без учета стратегических перспектив развития экономики страны), структуру собственности (в том числе через механизмы фондового рынка, о развитии коего власти так мечтали) и управления (иностранные инвестиции – это ведь не только деньги, но и сопряженные с ними права, в том числе и право принимать управленческие решения).

Мы сами этого хотели. Мы мечтали интегрироваться в мировой рынок и готовы были для этого на всё что угодно. Достаточно вспомнить покрытое тайной подписание соглашения о вступлении России в ВТО – России совершенно ненужного, ставившего страну в неравноправное положение в мировой конкурентной борьбе и, как показала практика, совершенно формального: никакие правила ВТО не помешали ввести против России внешнеторговые ограничения, а нам, презрев наши собственные обязательства перед ВТО, – ответные санкции.

В итоге новая победа Запада в конкурентной борьбе состояла в том, что на рубеже XX–XXI веков Россия оказалась в ситуации, когда значимые для ее развития решения фактически принимались за рубежом и транслировались в страну через иностранных «советников», которые преуспели еще и в том, что воспитали себе смену в российских госструктурах, внедрив в ее сознание определенные экономические модели и убедив, что только эти модели являются единственно истинными, а кроме них ничего другого не существует и быть не может.

Так что пока Запад развивался экономически, мы упорно, по собственной свободной воле, были заняты разрушением собственной экономики и социальной сферы. И естественно – отстали. Кто-то говорит, что – насовсем.

Я далек от такого радикального взгляда. Слава Богу за то, что Он послал на нас очередных лютых зверей – санкции – «за то, что мы умножили беззакония наши более, нежели язычники, которые вокруг нас… и даже не поступали по постановлениям язычников, которые вокруг нас» (ср.: Иез. 5: 7, 17). Вначале, правда, правительство тешилось надеждами на то, что эти санкции – дело скоромимоходящее: мол, поиграются и прекратят, и всё станет на круги своя. Но нынче, на втором году внешнеторговых ограничений, стало вроде бы понятно, что дело это долгое и, если не развивать собственное производство для обеспечения повседневных и перспективных потребностей страны, социально-политически опасное.

Будем надеяться, что у нас есть шанс восстановить свой производственный потенциал. Будем надеяться, что это будет реализовано не за счет повышения нормы эксплуатации населения (как пока что мечтает Минфин), а за счет включения в этот процесс частных капиталов, произведенных на базе отечественной экономики, возвращаемых из-за рубежа за счет эффективных государственных инвестиций, наконец (не так, как пытались проинвестировать известный триллион рублей, не через банки, которые имеют в экономике совершенно иную – не инвестиционную функцию, а через прямое участие государства в сооружении и реновации хозяйственных объектов, причем – не мифической инфраструктуры, которая принесет, может быть, когда-ничуть реальную прибыль, но мы-то уж точно до этого не доживем, а через инвестиции в реальное производство, производящее реальные доходы, в распределении которых могло бы участвовать и само государство). Во времена тяжелые ответственность за преодоление трудностей должна разделяться всеми – ведь не может быть, и вправду, так, что одни «не чувствуют никакого кризиса», перебирая мелкий жемчуг, а у других – щи пустые, да и тех становится всё меньше.

Церковь-общество-хозяйство

– А что можно сказать о православной этике и духе капитализма? Совместимы ли эти понятия? И на чем, на ваш взгляд, должна основываться «здоровая» экономика? Каков критерий настоящего успеха, счастья и благополучия?

– Капитализм – категория не религиозная. Вряд ли стоит думать о существовании какой-либо религиозной этики в рамках системы, принципиально не имеющей религиозного основания.

Далее: Православие – по сути своей не религия (то есть не институционально оформленная организационная система поклонения высшим силам), а вера, которая, по апостолу, есть «обличение вещей невидимых» (Евр. 11: 1), то есть способ познания, положенный в основу мировосприятия и существования. Совмещать его с любым секулярным духом мира сего было бы противно самой сущности веры: «мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога… соображая духовное с духовным» (1 Кор. 2: 12–13).

Еще далее: экономика, взятая сама по себе, есть лишь инструмент обеспечения жизненных потребностей – как математика есть инструмент осуществления неких расчетов. Как математика не может быть православной или протестантской, так и экономика лишена конфессиональной определенности. Поэтому говорить о «православной» или «протестантской» экономике – бессмысленно: станок будет производить детали вне зависимости от того, освятим ли мы его из суеверных побуждений или нет.

Конфессиональная определенность возникает тогда, когда произведенный экономикой продукт начинает в обществе распределяться и перераспределяться. Вот тут возникают эксплуатация, ограбление одних другими, присвоение чужого и проч.

И именно здесь начинается поле конфессиональной этики, основу которой в экономической сфере заложили апостольские писания: вся распределительная и перераспределительная деятельность христианского сообщества, по апостолу, направляется на то, чтобы была равномерность (см.: 2 Кор. 8: 14). И чем более общество христианское, тем больше оно должно быть нацелено на эту равномерность (по-славянски еще точнее: яко да будет равенство – лат. Aequalitas а у Платона это слово вообще несет смысл социального равенства!). Видимо, в этом и есть критерий «здравого» состояния экономики как общественного процесса.

А что касается «успеха-счастья-благополучия», то оно для каждого – свое, с одним лишь «но»: естественно, внутренне верующий человек не может быть счастлив на несчастье других, но несомненно счастлив тогда, когда понимает, что его жизнь (вся жизнь, взятая во всей ее полноте, а не только тогда, когда он заходит в церковь «поставить свечки» или по другой собственно церковной надобности) выполняет свою высшую цель – является путем к богообщению.

«Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?» (Лк. 9: 25).

– В продолжение вопрос о вашей книге «Церковь-общество-хозяйство». О чем она? Какова главная цель ее написания?

– Как экономисту, мне было профессионально интересно разобраться в позиции Православия относительно хозяйства мира сего. Церковь ведь существует не в безвоздушном пространстве, она не может, согласно апостолу, «выйти из мира сего» (1 Кор. 5: 10), который побежден Христом (см.: Ин. 16: 33) онтологически, но экзистенциально остается средой нашего обитания вплоть до того момента, когда небо свиется яко свиток (ср.: Откр. 6: 14) и «времени уже не будет» (Откр. 10: 6) и будет сотворено «все новое» (Ис. 66: 22 Откр. 21: 5). И естественно возникает вопрос: как осмысляли святые отцы существо этой экзистенции, бытие в ней отдельного христианина и всей Церкви Христовой?

Прочитать по этому вопросу оказалось нечего: в отличие от протестантов и католиков, русское богословие в эту специфическую тему специально не вдавалось, говоря о спасении как бы отдельно от тех внешних условий, в которых волей-неволей приходится спасаться каждому христианину.

Надо было пойти к источникам, каковых оказалось очень много, так что на работу с ними ушло несколько лет. В результате появилась книжка.

Это – не попытка некоего «экономического богословия» (краем глаза заглядывая на какие-то форумы, я выяснил неожиданно для себя, что именно в этом меня почему-то многие обвиняли).

Это – попытка обобщить те новозаветные и святоотеческие мысли (а их не так уж и мало), которые касаются хозяйственной стороны земной жизни христианской Церкви, каждого из ее членов, те нормы и правила, которыми надлежит руководствоваться в этой жизни, выявить в хозяйственном процессе нечто, что имеет сотериологическое значение, а также то, что приемлемо для христианина, и то, от чего ему надлежит безусловно отказаться как от неполезного.

– В выпусках новостей, в прогнозах аналитиков мы постоянно слышим о надвигающемся глобальном экономическом кризисе. Иногда говорят о финансовом кризисе. Что нас ждет? В чем корень прогнозируемого кризиса? Как к нему готовится? Как вообще православные люди должны относиться к подобным процессам и вещам?

– Мы с вами как будто разные новости слушаем! Здраво рассуждающие экономисты уже несколько лет говорят о том, что этот «ожидаемый» кризис уже идет. Уже в 2009 году было ясно, что события на финансовом рынке, взорвавшие его в 2008 году, стали началом структурного, системного кризиса мировой экономики, который с той поры не прекращался, несмотря на различные PR-кампании, пытавшиеся внедрить в умы иные соображения.

Я начал говорить об этом в докладе на секции экономики РАН еще в начале 2009 года и потом долго выступал соло на разных конференциях, но теперь эта точка зрения становится общепризнанной.

Если взамен модели инфляционного роста не будет предложена никакая иная модель общественного воспроизводства, нас ожидает циклическое повторение переживаемых нами сейчас событий. Пока что нет никаких признаков того, что такая принципиально новая модель хотя бы разрабатывается, всё говорит о том, что усилия мирового сообщества направлены на латание постоянно появляющихся новых дыр в днище тонущего корабля, а не на замену самого отслужившего свое судна.

Самая большая неприятность состоит в том, что ведущий производитель мирового ВВП – США – является в то же время и самым крупным должником в мире, и всем понятно, что этот долг – свыше 18 трлн. долларов в 2014 году – никогда не может быть ни погашен, ни даже предъявлен к погашению. Пока это – 109% ВВП страны. Но в последние десятилетия он имеет устойчивую тенденцию не только к абсолютному, но и к относительному росту: в 1980 году он составлял 33,4% ВВП страны, в 1990-м – 55,9 %, в 2000-м – 58%, в 2011-м – уже 100%. С 1980 по 2014 год объем госдолга США вырос в 20 раз. И что будет, если сами США внезапно попадут в ситуацию долгового кризиса, подобную той, которую испытывают ныне некоторые европейские страны, предсказать вряд ли кто возьмется. По крайней мере, крах мировой валютной системы будет самым незначительным последствием.

Отношение же православных людей к критическим экономическим событиям должно быть христианским: для христианина нет ничего неполезного в том, что подает Бог, главное – уметь с пользой этим воспользоваться. С пользой для себя, а единственная польза христианина, которая воистину для себя, – это польза для спасения души. А дальше каждый, в соответствии с богоданной свободой воли, выбирает для себя, чего бояться: «убивающих тело, души же не могущих убить» – или «Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф. 10: 28).

Пожертвовать