«Я больше не фея»

Ангелина – благополучная дама с крутой профессией и счастьем в семье (муж, дети, внуки). Несколько лет назад она стала добровольцем службы «Милосердия». Мы уже рассказывали о ее подопечном по имени Ваня. Ангелина говорит: встреча с Ваней помогла ей понять, что такое любовь и как помогать людям без фарисейства.

Меня называли Фея

- Ваня перевернул мою жизнь. Когда я начала ходить в больницу, больные за глаза звали меня Фея. Это мне уже потом рассказали. Приходила вся такая летящая, раздавала котлеты, раздавала трусы, угощала вкусненьким. Я как бы до них снисходила со своей добротой.

А после Вани я стала их частью, стала такой, как их мамы, сестры, жены. Я стала одной из них. Раньше у меня была эта горделивая фарисейская мысль: «Слава Богу, что мои дети не такие, как эти, слава Богу, что мои дети не наркоманы». Я смотрела на посетительниц больницы и думала, что мы-то совсем другие люди, интеллигентные.

Чего только Ваня ни творил, но он всегда просил прощения. А однажды, когда я сама просила прощения, вдруг поймала себя на мысли, что повторяю его слова. И тут для меня земля перевернулась. Я почувствовала, как жутко я выгляжу перед Богом. Я почувствовала себя ниже плинтуса.

И на этом вся фея кончилась. Я поняла, что вся грязь, какая только бывает в человеке, есть во мне. И все. С этого момента они мне все стали братья и сестры.

В СИЗО

В такие места меня жизнь никогда не заносила. Но вот я узнала, что Ваня в СИЗО. Пришла, совершенно не понимая, что мне делать. Толпа людей. Окошко. Другое окошко. Какие-то правила и списки по стенам висят. Мне нужно было узнать – сидит он здесь или нет.

Я подошла к первому окошку, но возле него очередь, я подумала, что если встряну без очереди, меня порвут. Даже не сомневалась. Я вообще-то не робкая, порвать и сама могу, но тут впала в ступор, стою и бормочу: «Как мне узнать, сидит ли он в СИЗО? Как мне узнать, сидит ли он в СИЗО?» как пластинка заезженная.

А мне из очереди говорят: «Подойди и спроси» (там все на «ты»). Я думаю: «А чего они меня так спокойно пропускают? Им же самим надо в окошко». Но я в таком состоянии, что стою и все свое твержу: «Как мне узнать…»

Вдруг чувствую, кто-то берет меня за плечи и подводит к окошку. Чувствую, люди расступаются, и кто-то сзади говорит: «Ну, спрашивай уже!» Задаю свой вопрос, тетенька в окошке мне все подробно объясняет, дает бланки, которые нужно заполнить в трех экземплярах. Иду заполнять. А еще все продукты: чай, макароны должны быть пересыпаны в мешочки, каждый взвешен, конфеты развернуты, без фантиков. Надо где-то расположиться со всем этим, но как, где? Навыка у меня нет. Я вообще привыкла, что это меня обслуживают. У меня большую часть жизни прислуга была.

А тут своими руками конфетки разворачивать! И вот я что-то пишу, что-то разворачиваю, и у меня даже не слезы, а безысходность. Подходят две женщины, одна садиться, и ни слова ни говоря, начинает разворачивать мои конфетки, другая спрашивает: «Первый раз? Пиши!» И начинает диктовать по пунктам, что можно предавать, как, когда и в каких количествах: «Этот чай с фруктовыми добавками, его не возьмут. А это –
можно. Ничего, в следующий раз сама другим поможешь».

Удивителен был самый тон вокруг происходящего. Спокойно и ровно, без «нервов» и эмоций.

Купишь хлеба

Наконец, документы были отданы, я заняла очередь, чтобы отдать передачу. У меня было время отдышаться и оглядеться. Я сидела и смотрела на людей.

А в СИЗО есть интернет-магазин, там можно сделать заказ и заплатить наличными. Вдруг одна женщина говорит: «Ой, а хлеб-то!» Открывает кошелек, а там – пусто. Потом я узнала, что в интернет-магазине можно оставить все деньги: на радостях, что разрешается предать и то, и это, денег не считаешь.

И вот эта женщина – без хлеба и с пустым кошельком. Даже домой ехать не на что, потому что оттуда – маршрутка. Рядом сидящий человек спокойно открывает кошелек, протягивает ей 50 рублей. В первый день меня поразило, как это он взял и поверил. Позже я поняла: там никто никому не врет.

Потом я увидела, как кто-то из очереди протягивал другому, очевидно незнакомому человеку, пятитысячную купюру: «Разменяй, пожалуйста, и купи мне пакеты». Потому что его самого в любой момент могли вызвать на свидание, а он еще передачу не упаковал, а ее принимают только в пакетах. И поскольку у него пакеты закончились, он дал рядом сидящему незнакомцу пять тысяч и попросил купить пакеты.

Передаст кто-то из нас для размена абсолютно незнакомому человеку свои пять тысяч? А в СИЗО можно оставить сумку, кошелек, передачу, уйти поесть - оно будет стоять, как стояло.

И вот идет очередь, люди сдают передачи, пять минут до обеденного перерыва, а кто-то еще не развернул конфеты, не завернул продукты. Казалось бы, чего он стоял два часа, о чем думал? Но я не слышу ни упреков, ни восклицаний. Очередь садится рядком, все быстро, как белочки, разворачивают конфеты, перекладывают продукты. Все это молча, спокойно, без слов. Уфф! Успели.

Приходят те, кто любит

В СИЗО я поняла, как выглядит любовь. Она какая-то такая спокойная, без воплей, без эмоций. Она там просто есть и все. Сразу чувствуется. Странно, конечно, прожив, по человеческим меркам, счастливую жизнь, понять про любовь – в СИЗО.

Я не припомню, чтобы там кто-то на кого-то жаловался. Никто не винит свою судьбу, не говорит: «За что мне это?». Я не слышала этого вопроса. Никто не спрашивает: «А у вас кто тут сидит?». Там это не принято. Там своя этика, и ты ее принимаешь.

В СИЗО ходят только те, кто любит. У кого, кроме любви, уже ничего нет. Там жены и матери друг на друга похожи, там стирается возраст.

Мужчин значительно меньше, они приходят по несколько человек – навещать друга, отцы приходят с матерями. Мужчинам там тяжелее. Я слышала, как один звонил жене: «Ты приходи сама, я что-то здесь не могу, у меня ничего не получается, у меня сейчас сердце разорвется, давай дальше сама».

В СИЗО странным образом меняется поведение, даже реакция на грубость. Я сейчас говорю про себя, потому что я – человек гневливый до хамства. По телефону разговариваю громко, требую, возмущаюсь.

И вот в СИЗО мне позвонили, я отвечаю, и тут какая-то женщина: «Ну что вы так кричите? Неужели нельзя выйти в коридор?» Я пулей вылетела, поговорила, вернулась. Подошла к этой женщине, говорю: «Вы меня простите, пожалуйста, давайте, я вам помогу». Она разворачивала конфеты. И уже так замучилась, что с нее пот лил. Новенького видно сразу.

«В первый раз?» – спрашиваю. Отвечает: «Да! Я узнала, что сын тут и сразу приехала, только что». Я говорю: «Ты не беспокойся, сейчас мы с тобой все сделаем».

Пожертвовать