Идти за сталкером
Откровение о душе человеческой
Как странно то, что «Сталкер» вышел на экраны в то время, когда о Боге и душе говорили лишь как о чем-то аллегорическом, литературном. До Андрея Тарковского и его «Сталкера» не было в советском искусстве произведения настолько откровенно, напрямую, без экивоков говорящего о душе человеческой и настолько переполненного болью о ней. И это стало если не откровением для многомиллионного советского зрителя, то потрясением – точно.
В те годы позднего застоя-застолья атмосфера в стране была на редкость умиротворенно-ленивой и равнодушной. До Афганистана оставалось несколько месяцев, до Чернобыля – несколько лет, о падении режима никто даже помыслить не мог. Храмы, за небольшим исключением, уничтожены. Библия приравнена к «Архипелагу ГУЛаг». Разговоры «за жизнь» на кухнях заменили таинство исповеди. Светлый праздник Пасхи для большинства – нечто вроде языческого гульбища, а Рождество – очередной повод для праздника живота. По радио и телевидению – исключительно позитивные новости о перевыполнении планов пятилетки. Интеллигенция ловит сквозь глушилки «вражеские» радио-голоса, записывая их на магнитофоны вперемежку с песнями Высоцкого. Молодежь зачитывается полузапрещенным романом Булгакова «Мастер и Маргарита» и не пропускает ни одного западного фильма, которые нет-нет, да и появляются в прокате. И вдруг посреди этого засилья самоуспокоения, лени, невежества, сытости, трусости и – главное – неверия в возможность перемен в окружающем мире и в самих себе раздается голос, зовущий не просто задуматься, но пробудиться!
«Душе моя, душе моя, восстани, что спиши, конец приближается!». Именно таким призывом, на грани отчаяния, прозвучал «Сталкер» в той затхлой атмосфере духовной дремы, которая царила в стране в 1979 году. Прозвучал, как взрыв. Как сигнал бедствия. Был ли он услышан – другой вопрос.
…Мы смотрели этот фильм с моим лучшим другом в недавно отстроенном огромном киноконцертном зале. Два года назад мы окончили школу, поступили в разные институты, но дружба наша не прервалась. Во многом она строилась на близости интересов, среди которых были фантастика и творчество Тарковского. К тому моменту мы уже посмотрели «Зеркало», «Солярис», несколько раз «Андрея Рублева». И с нетерпением ждали очередную ленту мастера. Особенно волновал тот факт, что литературной первоосновой фильма стала фантастическая повесть братьев Стругацких «Пикник на обочине». Хотя мы ее не читали (популярность Стругацких была настолько велика, что и в книжных магазинах, и в библиотеках искать их книги представлялось занятием бесполезным), но знали, что фабула «Пикника» полна мистики и ужасов. Как-то не верилось, что такой тонкий кинохудожник, как Андрей Арсеньевич, будет снимать нечто вроде «Вия». Но то, что мы увидели, превзошло всяческие ожидания.
Из кинозала после просмотра достойного фильма советская молодежь обычно выходила эмоционально заряженная, возбужденно делясь впечатлениями. Но не в этом случае. После «Сталкера» не хотелось ничего говорить, ничего обсуждать. Хотелось помолчать, заглянуть внутрь себя. Впрочем, на том уровне житейского, интеллектуального и духовного развития мы, девятнадцатилетние, еще не обладали – да и не могли обладать – достаточным запасом слов, которые можно было бы применить в обсуждении «Сталкера». Не говоря уже о знании цитат из Священного Писания, рассыпанных на всем протяжении этого необыкновенного фильма. Да и фильма ли – в привычном понимании?
Не помню, чтобы кто-то ушел с сеанса. Смотрелся фильм на одном дыхании, без обычного хихиканья, без перешептываний и банальных вопросов – «кто тут за наших?». Расходились в полной тишине, не считая одной фразы, несколько разочарованно оброненной кем-то рядом со мной в толпе: «Слишком много воды». Сказанные в переносном смысле, эти слова, казалось, просто констатировали тот факт, что на выходе нас встретил бодрый майский дождичек, омывающий свежую зелень. И это было как продолжение фильма. В одной из последних сцен трое персонажей сидят на полу, вглядываясь в зал через дождевые струи, блестящие на солнце. Теперь точно такой же дождь поливал на улице. Реальность сплелась с фантазией в тугой узел. Фильм никак не мог закончиться.
Впрочем, он так и не закончился. «Сталкер» продолжал вести нас по Зоне. Только не по той, придуманной, фантастической, а по вполне реальной. По Зоне жизни. И здесь точно так же, как в фильме, везде были раскиданы хитрые и страшные ловушки, хотя никто не называл их «мясорубками», «комариными плешами». И точно так же, как в фильме, никто не возвращался обратно, и все вокруг менялось в соответствии с тем, как менялись мы. До поры, до времени Зона пропускала нас, как пропускала она Писателя и Профессора. И хотя мы попадали в ловушки, мы все же кое-как выбирались из них с большими или меньшими потерями, и снова двигались по самым замысловатым маршрутам, вместо того, чтобы идти по прямой к одной-единственной возможной цели. Туда, где должно исполниться самое важное, самое сокровенное желание.
Сейчас уже понятно, что «Сталкер» стал для многих чем-то вроде той самой гайки, указывающей верное направление. Возможно, даже самой первой гайкой, упавшей на дорогу к храму (хотя переступить церковный порог многим довелось лишь много лет спустя). И это несмотря на поразительную смысловую мешанину на грани эзотерики, царящую в картине. Лао Цзы великолепно уживается в ней с Иоанном Богословом, а Федор Тютчев – с Арсением Тарковским.
Магическое отношение к божественной воле соседствует с трепетным отношением к христианству. Кощунственная поза одного из персонажей – с видением лика Христа над водой. Материалистический призыв поверить в себя – с евангельским «станьте как дети». «Сталкер» – все-таки не обычный фильм «про что-то» или «о чем-то». Скорее, это попытка воспроизвести на киноленте духовный поиск (точнее, самое его начало) человека, выбравшегося из серо-бурой паутины сомнамбулической обыденности и задавшего самому себе вопрос: «Кто я?».
Недаром же трое героев фильма – воплощение трех сущностей человека: Сталкер – дух, Писатель – душа, Профессор – тело. Они втроем неразлучны, хотели бы разбежаться, да не могут. Они – единое целое: и если дух сокрушенный и смиренный требует от мятущейся души тяжкого труда, то и анемичное тело не может остаться в стороне. Нельзя им порознь. Только вместе они могут идти по трудному и опасному пути, в котором добро смешано со злом, а добродетели с пороками. Такова поврежденная человеческая природа. И ничего тут не поделаешь. Оттого-то так много в кадре мусора – символа духовной загрязненности.
Оттого-то и проливается в конце фильма светлый, пронизанный солнечными лучами дождь. Прямо посреди комнаты, где исполняются желания. Проливается очистительными слезами, потому что самое сокровенное желание человеческой души – очищение от греха.
…Прошло много лет. Мой друг давно покинул бренный мир. Он так и не пришел к храму. Не успел. Нам же, бредущим среди полного бардака и хаоса, царящих в мире, неся в самих себе мусор страстей и грехов, Зона жизни снова и снова дает шанс. Но вовсе не потому, что пропускает отчаявшихся. Как раз наоборот. Только человек, поборовший свое отчаяние и поверивший, что спасение возможно, пройдет Зону до конца. Как сказал Сталкер, стоя на пороге комнаты, где исполняются желания: «Главное – верить!».
Узнать себя и смириться
«Сталкер» из разряда тех фильмов, которые нужно смотреть несколько раз, нужно иметь его в домашней видеотеке и, если повезет, посмотреть на большом экране, но обязательно несколько раз. И не потому, что с первого раза ты всего не поймешь (настоящее искусство «с кондачка не ухватишь»), но потому, что с того первого раза ты сам поменяешься, и тогда фильм откроется для тебя по-новому. Вот только так и надо смотреть настоящее кино. Ведь встреча с настоящим фильмом только наполовину зависит от того, что в него вложил автор, а второе условие – мой личный опыт, мой багаж, исходя из которого я либо встречаюсь с фильмом, либо просто просматриваю его.
В первый раз мне хотелось, чтобы фильм вообще не заканчивался, хотелось смотреть и смотреть, а точнее – быть в нем как можно дольше. Тебя втаскивают «за волосы», за душу в Зону вслед за героями. Ты убегаешь из мокро-ржавого города, ты катишь на дрезине, ты шагаешь по Зоне вслед за Сталкером с его гайками на бинтиках, ты валишься от усталости прямо в лужу и отдыхаешь там, почти не удивляясь, как можно в луже уснуть. Физиологичность предложенных переживаний имеет одну цель – заставить тебя переместиться с мягкого дивана в совершенно иную реальность, реальность Зоны. Поэтому ты смотришь фильм «кожей», и не можешь оторваться от пресловутых длинных планов Тарковского. И я не удивлялась длинному-предлинному, более пяти минут, плану, когда на экране показывали только лысый затылок одного из героев, не удивлялась потому, что я сама там ехала, сидела на дрезине и пялилась в эту лысину, слушая стук колес.
А потом были еще просмотры: ради повторения приключения, ради новых переживаний… просто тянуло в Зону. И только совсем недавно, когда жизнь почти кардинально изменилась, когда кто-то ушел из нее, и когда появилась в жизни Церковь, я посмотрела «Сталкер» и увидела его, но уже не кожей. Очевидность фильма меня сначала просто поразила радостно открывать неизвестный материк, даже если он до тебя уже давно открыт. «Сталкер» – фильм не просто о смысле жизни, а о Церкви, священнике и мирянах. Все мучительно ищут и жаждут счастья, мира, смысла и страдают. У каждого будет время на короткие или более пространные монологи-исповеди, чтобы выразить глубину своего страдания.
Ярко страдает душа исписавшегося Писателя. Когда-то он, представитель творческой интеллигенции, видел свое призвание в откровении людям истины и красоты. Но оказалось, что за этим высоким призванием скрывается желание открывать людям «свою истину». Такое творчество со временем превращается в «душевный стриптиз», и сам автор начинает понимать, что в своей душе он настоящую красоту и действительную истину не найдет: «Истина прячется, а я ее ищу. И пока я ее выкапываю, с ней что-то такое делается, что выкапывал-то я истину, а выкопал кучу… не скажу чего». И вот он пытается свою пустоту залить алкоголем и злится на всех, кто продолжает надеяться истину открыть. Анатолий Солоницын играет сдержанно-нервно, он не истерит, не гримасничает, у него нет бурной жестикуляции, но от этого кажется, что его герой вот-вот надорвется. Может быть, поэтому камера как бы не выдерживает лица актера и так часто и подолгу со спины показывают именно Солоницына.
Более приглушенно страдает душа Профессора: он все твердит о мировых цивилизационных проблемах, голоде, войнах, но это все прикрытие. Настоящий ученый должен разобраться в мире, сделать его для себя понятнее… Не получается, есть куча неясностей и даже чудес, наличием которых он уязвлен, и которые он не принимает. Лицо актера Николая Гринько всегда спокойно так, как будто он сидит в кресле, читает хорошую книгу и болтает с маленькими внуками. Его страдания выдает лишь голос и только дважды за весь фильм.
И не безысходно, но пока мучительно страдает юродивая душа Сталкера. Не только лицо, но и все тело Александра Кайдановского дрожит, плачет, вздрагивает, напрягается, откликается. Он играет человека, призванного на служение как будто помимо своей воли: «Сталкер – в каком-то смысле призвание» человека, который не может жить иначе, потому что он Истину узнал и не хочет жить без нее. Сталкер – священник, ведущий людей к Истине под угрозой тюрьмы и вечных житейских несчастий. Его жена восклицает: «Тебе же обещали нормальную человеческую работу!» – но он уже не может не служить, уже не может без Зоны-Церкви.
Спутники Сталкера спорят об истине, целесообразности цивилизаций. А ему вспоминаются слова из «Апокалипсиса». Он видит все происходящее сегодня исходя из того, что вся земная суета закончится и будет Страшный Суд и вечность, для которой все предназначены, но которую не все наследуют. Поэтому он может жалеть тех, кто покалеченный идет за ним в Зону и даже пытается разрушать ее. И поэтому он, исходя из внутренней непрекращающейся молитвы, начинает молиться вслух, выбивая из колеи Профессора и Писателя.
Как устроена Зона, в чем ее тайна? По фильму рассыпаны ответы, которые дает Сталкер, хотя и для него Зона является главной тайной жизни. Но он точно знает, что Зона – не просто территория, а живой организм: «В каждый момент она такая, какой мы сами ее сделали, своим состоянием». От нас зависит, насколько мы способны проникнуть в эту зону и стать счастливыми. Поэтому Сталкер молится о своих ведомых: «Пусть они поверят, и пусть посмеются над своими страстями. Ведь то, что они называют страстью – на самом деле не душевная энергия, а лишь трение между душой и внешним миром. А главное – пусть поверят в себя и станут беспомощными, как дети. Потому что слабость велика, а сила ничтожна. Черствость и сила – спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Поэтому то, что отвердело, то не победит». Победить страсть и мир, терзающие душу – вот путь к счастью, путь ко спасению.
Не только Сталкер призывает героев к самопознанию и смирению, но и сама Зона, как живой организм, таинственно и неожиданно вмешивается в предсказуемые размышления и действия ведомых. Во время очередной перепалки в отрезанной от всего мира Зоне вдруг раздается телефонный звонок. Писатель хватает трубку: «… Нет! Это не клиника!». Ссора останавливается. Зона – именно клиника, клиника души, где делаются анализы и ставится диагноз самими больными. Они должны выявить свои немощи и покаяться в них, лично приняв и претерпев страдания, как искупление за совершенное прежде. Если ты смиряешь свою гордыню, каешься и принимаешь страдания, то они для тебя становятся спасительными. А если ты притворяешься или играешь, то страдания не прекратятся, но даже продолжатся в вечности. Писатель, страдая, играет со своей жизнью: в конце фильма он сначала теребит в руках, потом беспечно и наигранно надевает на голову терновый венец, а потом вешает его на гвоздик. Он не осознает важности своего нахождения в Зоне.
На пороге «святая святых» Зоны Сталкер оглашает ведомых: «Это самый важный момент в вашей жизни. Здесь исполнится ваше самое заветное желание, самое искреннее, самое выстраданное. Говорить ничего не надо, нужно просто сосредоточиться и вспомнить всю свою жизнь. Когда человек думает о прошлом, он становится добрее. А главное… главное – верить!».
Писатель не хочет смиряться и каяться, ссылаясь на то, что, «вспоминая свою жизнь, он вряд ли станет добрее». Он не хочет «унижаться, сопли распускать, молиться». Однако посещение Зоны для него не проходит безрезультатно. Он трезвеет и ясно видит себя. Совесть, которую он не смог убить алкоголем и позерством, подсказывает ему, что при его душевном состоянии сокровенное желание будет либо мелким, либо гадким. «Здесь то исполняется, что природе твоей присуще, то, что в тебе всю жизнь сидит и тобою управляет!» – говорит он о своей искалеченной природе. Писатель предпочитает «спиться в своем писательском особняке» и никому не вредить, не осознав, что «не вредить» еще не означает спастись.
Профессор просто хочет взорвать «святая святых», ведь, по его мнению, это странное явление счастья не приносит. Сталкер плачет: «Ничего на Земле не осталось у людей больше. Это единственное место, куда можно прийти, когда надеяться больше не на что. Зачем же вы уничтожаете веру?!».
Профессор верит в прогресс, в рациональное счастье, в просчитанное спасение. Он понимает счастье статистически, то есть, как совокупность всех частных «счастий», а ведь есть и маньяки, и фюреры… Нет, допустить их до чуда и до счастья (спасения) он не может. Чудо, как язва, подлежит прижиганию наукой.
Слабую попытку Сталкера защитить Зону, вырвав бомбу из рук Профессора, обрывает Писатель. Он бьет Сталкера по лицу кулаками и хлещет словами обвинений: «Я тебя насквозь вижу! Плевать ты хотел на людей! Ты же деньги зарабатываешь на нашей тоске! Ты же здесь наслаждаешься… лицемерная гнида. Вы же здесь властью упиваетесь. Тайной, авторитетом!». Эти обвинения так характерны для так называемой интеллигенции, которая свою совесть пытается успокоить тем, что «священники не лучше нас, да, к тому же, они на нас же и зарабатывают».
«Это не правда! Вы ошибаетесь! Сталкеру вообще нельзя входит в Зону с корыстной целью. Да, вы правы. Я – гнида, я ничего не сделал в этом мире и ничего не могу с ним сделать… Но моего у меня не отнимайте, у меня и так уже все отняли ТАМ. Все мое здесь, в Зоне: счастье мое, свобода, достоинство… Я ведь и привожу сюда таких же несчастных, замученных. Им не на что больше надеяться. Никто им помочь не может, а я вот… гнида… могу им помочь! Вот и все! Ничего больше не хочу», – исповедует свое служение Сталкер.
И в ответ на его исповедь звучит: «Ты просто юродивый». Да, это же определение дает в конце жена Сталкера, его матушка. Ее монолог рассказывает не только о служении священника, но и выражает время, когда снимался фильм. В этом времени стать священником – подвергнуть себя опасности, тюрьме, психушке, подвергнуть изгнанию своих близких, сделать своих детей «социальными уродами».
Но у матушки тоже призвание, поэтому она не жалеет о выбранном пути, ведущем через скорби ко спасению: «Он же блаженный! Над ним вся округа смеялась. Я уверена была, что с ним мне будет хорошо. Я знала, что и горя будет много. Но уж лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь. А тогда он просто подошел и сказал: «Пойдем со мной», – и я пошла, и никогда не пожалела, и не завидовала. А если бы в нашей жизни не было бы горя, то и счастья не было бы… и не было бы надежды…».
В русском кинематографическом искусстве фильмы о священстве можно пересчитать по пальцам. А уж тем более единицы не просто глубоко, серьезно и талантливо рассказывают об этом служении, но дают надежду тем, кто ищет истину и готов идти за Сталкером во спасение своей бессмертной души.
Поделиться в социальных сетях
Мне нужна помощь
Хочу помочь
